Вступительная статья к каталогу выставки «СИДЕТЬ!!!»

(Галерея «Проун»)

Стул – предмет, столь привычный для нас, имеет непростую историю. Известный еще в древнем Египте и античности, а на Востоке, в Китае, с первых веков нашей эры, он был повсеместно признаком привилегированного положения. Сидеть на стуле или кресле могли только представители правящей элиты.

В европейском средневековье стул играл ту же роль. Сидение на стуле в древности было непосредственно связано с трапезой. Однако поза сидящего во время трапезы кардинально отличалась в восточном и христианском мире. Если в восточных культурах роль стола выполняла особо выделенная территория на полу или низкой подставке, перед которой человек принимал соответствующую позу, то в христианстве сложилась другая традиция. Высоко сидящий христианин принимал пищу, сидя за высоким столом, который в древности воспринимался как «длань божья», подносящая хлеб и соль. Вся жизнь древней Европы, в том числе и в Древней Руси, была наполнена символикой, захватывавшей все детали дома и всю повседневную и праздничную жизнь. Таким образом, не столько сам стул, сколько поза сидящего на нем человека тесно связана с христианской европейской традицией, присущей и России.

В русском доме стул появился на закате Средневековья. Интерьер того времени отражал столетиями складывавшуюся систему, основанную на традиции. Рациональность средневекового европейского жилища в целом получила не только адекватное воплощение в русском интерьере, но сохранилась здесь в народной среде и в послепетровское время, вплоть до Х1Х и даже ХХ века. Структура русского дома до конца ХУП века была одинакова у разных сословий. Каждая комната представляла собой сруб, при этом ее размер диктовался длиной бревна. По стенам располагались встроенные лавки. К столу, находившемуся в красном углу, с одной стороны приставлялись переносные скамьи. Таковыми были и крестьянские избы, и жилые комнаты царских хором. Разница заключалась лишь в количестве таких помещений и богатстве их убранства.

Царский трон был единственным подобием стула в повседневной жизни Древней Руси. Появление же стула в его современном функциональном значении относится ко времени не ранее конца ХУ1 века. Однако первоначальное его отождествление с троном привело к тому, что сидеть на нем могли только привилегированные лица, в том числе – духовного звания. Именно в монастырях и сохранялись наиболее древние образцы этой мебели, оказавшиеся впоследствии в музейных собраниях. Стулья, появившись в царском обиходе, первоначально заняли место лавок вдоль стен или скамей вокруг стола.

Лишь утверждение европейского стиля в обстановке домов, начиная с петровских реформ, сделало стул самым мобильным элементом интерьера. Эта мобильность относилась не только к легкой перемене его местоположения в комнате, но и к способности отражать как большие стили, так и мимолетные стилистические направления: стул является для нас поистине энциклопедией мебельного искусства.

Его появление в народной среде относится к более позднему времени. Преобразования повседневной жизни русского человека, начавшиеся на заре ХУШ века, заняли не одно десятилетие. Даже во второй половине этого столетия многие дворянские усадьбы по всей России еще сохраняли допетровский вид. После указа 1762 года об освобождении дворян от обязательной службы многие владельцы родовых гнезд решили заняться их экономическим преобразованием, поскольку именно в процветании собственных владений они видели основу своего благополучия и достатка. То, что они могли увидеть по возвращении в свой фамильный дом, описано в воспоминаниях выдающегося деятеля русского Просвещения А.Т.Болотова, приехавшего в родное имение Дворяниново Тульской губернии: жилище было «более похожим на крестьянское, нежели господское», с потемневшими маленькими окошками, встроенными лавками и полками. В числе кардинальных переделок Болотов упоминает замену лавок на «канапе и дюжину стульев» так называемой «домашней работы».

Очевидно, что именно в то время стул начал постепенно проникать и в народный интерьер. Во многом этому способствовало то, что изготовителями мебели в массе провинциальных дворянских усадеб часто были именно крепостные крестьяне, которые, как умели, воспроизводили образцы высокого стиля не только по оригинальным образцам, но часто – по изображениям.

Дворовые люди подчас владели многими ремеслами на высоком уровне, нередко совмещая профессии. Как отмечал Н.Врангель, «иной работавший в столярной утром, являлся вечером актером на театре». Осваивая европейские стили, народный мастер не мог не проявить свою индивидуальность и традиционные навыки деревообработки, что придавало этой мебели определенное своеобразие. Отчасти именно это сделало мебель русского усадебного классицизма, наряду с высокими образцами, созданными для аристократических дворцовых интерьеров, столь заметным явлением европейского искусства в целом.

Именно расцвет усадебной жизни, пришедшийся на развитие стиля классицизма, повлиял на возникновение стульев в традиционном крестьянском интерьере. Но особенно интенсивным этот процесс стал во второй половине Х1Х века, когда крестьянские массы, освободившиеся от крепостной зависимости, хлынули на заработки в город. Стул при этом стал одним из выражений городского влияния на деревенский быт. Примеров такого влияния было множество - от распространения хлопчатобумажных тканей до имитации мезонинов в поволжской народной архитектуре.

Таким образом, возникновение стульев в традиционном народном интерьере демонстрировало ту же логику, что и народное искусство послепетровской эпохи в целом – стремление уподобиться богатому интерьеру в условиях сохранявшейся традиции. Если на рубеже ХУП-ХУШ веков желание не потерять самобытность вызывало определенную «консервацию» древнерусской стилистики в обычаях и внешних проявлениях традиционного быта, подражание богатому «узорочью» боярского или царского дома доступными средствами, то через сто или двести лет идеалом становятся помещичьи усадьбы, а затем городской быт – не только дворянский, но и мещанский. Народная культура, традиционная и даже консервативная по своей сути, обнаруживает при этом способность к развитию, к отражению того нового, с чем сталкивается человек в меняющихся условиях жизни.

Это появление нового, как бы наложенного на старую традиционную основу, наглядно проявилось в городецком народном искусстве Нижегородской губернии. Так, например, выходившие из рук местных мастеров второй половины Х1Х века прядильные донца поражают парадоксальным сочетанием конструкции этого в сущности средневекового предмета, предназначенного для ручного прядения, с росписью, изображающей современный мастеру городской мир. Этот идеализированный, «роскошный» в представлении народного художника быт был знакомым, но малодоступным для него. Стул также представлялся на первых порах знаком более комфортной, более современной жизни, помещенным в жилое пространство, еще дышавшее старым укладом, постепенно вытесняя переносные лавки и становясь все более привычным.

В народной среде – крестьянской или купеческой – стул прошел тот же путь, что и в высших слоях общества. Сначала он служил привилегированным предметом обстановки, на котором в красном углу восседал хозяин дома, но постепенно приобрел утилитарное, демократическое значение незаменимой вещи в повседневной жизни.

Несмотря на достаточно широкое бытование, стул никогда не привлекал исследователей народного искусства. Он оказался также на периферии интересов специалистов в области стилевой мебели и интерьера. Таким образом, представленные на этой выставке предметы – это настоящая «терра инкогнита» и для искусствоведов, и для обычных посетителей. Собранные вместе, они не могут не поразить своим разнообразием, не удивить смелыми и неожиданными интерпретациями больших стилей, а подчас и оригинальностью конструктивных решений. Каждый стул по-своему уникален, как неповторим любой рукотворный предмет, сделанный с любовью для себя и своих близких.

Эта рукотворность как носитель уникальности и красоты впервые была осознана в середине Х1Х века, в эпоху бурного развития фабричного производства, английским художником Уильямом Моррисом и его единомышленниками – основателями Движения искусств и ремесел. Движение, опиравшееся на средневековое искусство, в России приобретало особый характер, поскольку средневековые традиции в народной среде здесь еще не ушли в прошлое. Как писала в 1880-х годах Елена Поленова, руководитель абрамцевской художественно-столярной мастерской, «это искусство еще положительно не умерло в народе». Представленные на выставке экспонаты – еще одно свидетельство справедливости сказанного.

Многообразие стилистических выражений, различные конструктивные и декоративные решения, которые демонстрирует представленная на выставке мебель, ее ярко индивидуальный характер и неповторимость – свидетельство как глубоких традиций обработки дерева, так и незаурядных способностей и фантазии народных мастеров. Здесь можно увидеть много неожиданного: так, элементы, характерные для классической мебели, подчас стилизованы до неузнаваемости, как, например, с трудом узнаваемые на некоторых спинках стульев резные рога изобилия. Подчас прорезной декор спинки стула, в целом ориентированного на тот же классицизм, являет нам образ древней богини плодородия. В этом многообразии, однако, явственно проявляются два определяющих начала – функциональность и особый декоративизм. Несмотря на противоречивость, они успешно сосуществуют в народной мебели.

Функциональность – неотъемлемое свойство вещного мира в народном быту. В этом отношении многие представленные стулья обнаруживают связь с предметами, происходящими из Скандинавии и северной Европы в целом. В этом можно усмотреть отчасти выражение региональной культуры, включавшей и Русский Север. Несомненно, именно рациональность народных предметов обстановки стали отправной точкой дизайна, в том числе – финского, оказавшего, как известно, огромное влияние на мировую культуру ХХ века. Мысль русского народного мастера также неосознанно стремится к функциональной простоте, как бы предвосхищая идею искусства следующих поколений: «функция порождает красоту».

Сходство народных предметов обстановки, в том числе, представленных на выставке, с разработками современных дизайнеров не может не поражать. Так, получивший специальный приз на выставке 2006 года «Promesedia» в итальянском городе Удине стул аргентинского дизайнера Уго Эрнана кажется прямым потомком некоторых экспонатов нашей выставки. Несомненно, «выход в свет» этой замечательной коллекции народных стульев – неоценимый подарок нашим дизайнерам.

Однако лишь функциональностью отнюдь не исчерпывается эстетика народной мебели. Для русского человека красота воплощалась в богатый, подчас избыточный декор, ведущий свое происхождение от древнерусского «узорочья». Колористическое разнообразие и неожиданные цветовые сочетания выражают индивидуальность каждого предмета. Это шло от древнерусского восприятия интерьера, где ансамбль отсутствовал, а каждая вещь была самоценной. Такое сочетание подчас не сочетаемых предметов создавало атмосферу декоративной насыщенности – особой эстетики древнерусского, а с ХУШ века – народного интерьера.

Еще одна особенность народной мебели – отношение к дереву как материалу необходимому, основному в крестьянском хозяйстве, но неоцененному с точки зрения красоты его структуры. Осознание эстетической ценности этого материала, любование его естественной красотой было свойственно только стилевому искусству нового времени и не коснулось народной культуры. Средневековая мебель, выполненная обычно из местных пород дерева, редко демонстрирует нам структуру гладко обработанного дерева. Его покрывали резьбой, росписью, обивали тканями, оценивая лишь практическую сторону этого материала. Неосознанно подчиняясь этой традиции, народный мастер, выполняя мебель из легко доступной древесины, чаще всего хвойных пород, так же избегает ее откровенной демонстрации, покрывая предмет росписью или – чаще – раскраской. Нет здесь места и фанеровке, характерной для стилевой мебели начиная с ХУШ века. Но зато в подражание «высоким образцам» из дорогих пород дерева с начала ХУШ и до ХХ века в практику кустарей-мебельщиков входила «разделка под орех» - раскраска с помощью специального флейца, имитирующая структуру древесины.

Неотъемлемое качество представленных стульев – их связь с большими стилями. Это объясняется самим происхождением стула, попавшего в народный быт под влиянием господских интерьеров. Однако, подчиняясь законам народного искусства, эти предметы мебели как бы «накапливали» в себе черты больших стилей, не торопясь менять их облик в соответствии с быстротечной модой. Таким образом, здесь возникала своя традиция, отбиравшая то, что казалось наиболее значимым и приемлемым в крестьянском, купеческом или мещанском быту. Именно такая мебель отработанных десятилетиями форм повсеместно изготавливалась во второй половине Х1Х века кустарями на продажу, заполняя как деревенские дома, так и комнаты основной массы городских жителей.

Так формировался особый, народный тип стула, получивший наибольшее распространение и давший разные вариации – именно этот тип стула представлен здесь наиболее широко. В его стилистике нетрудно угадать влияние русского усадебного ампира, а точнее - того варианта, который обнаруживает несомненное сходство с бидермайером. Именно этот стиль в интерьере, сменивший парадный по характеру ампир, был характерен для большинства «дворянских гнезд» по всей России, отдававших приоритет не роскоши и парадности, а домашнему уюту, камерности и простоте. Эта идеализация домашней повседневной жизни оказала несомненное влияние на быт зажиточного крестьянства, мещанства и купечества последующих десятилетий. Как отголосок бидермайера сюда пришли и цветы в горшках, и комоды с накомодным зеркалом-псише – обязательная деталь народного интерьера в начале ХХ века, и многочисленные кружевные и вышитые накидки и салфетки, чаще всего – с цветочными мотивами.

Однако влияние бидермайера не было буквальным. Народная традиция выражается в этих предметах не только уже упоминавшейся раскраской, но и особым подходом к пластике предмета. Народное искусство с конца ХУП века – времени своего возникновения – было ориентировано на этот завершающий этап древнерусской культуры, носившей уже отчасти барочный характер. Именно здесь находятся истоки особой «барочной» пластики и богатой декоративности народного искусства. Эта «барочность», во вневременном значении этого слова, проявилась и в динамичных формах представленной мебели – ее пластика, подчас утрированность классических форм, напоминает по своему характеру «избыточный» характер декора древнерусских и народных предметов.

Особое место занимает венская мебель, изготовлявшаяся русскими кустарями на рубеже Х1Х-ХХ веков. Техника гнутья деревянных брусков под паром была впервые использована для фабричного производства мебели в 1830-х годах венским мастером немецкого происхождения М.Тонетом. Еще в ХУШ веке использовавшаяся английскими крестьянами, эта техника в новых условиях массового производства значительно удешевляла его. Венская мебель, в которой нашел наиболее яркое воплощение новый эстетический принцип, идущий от формообразования, распространилась во всем мире. Мода на такие стулья пришла и в русскую провинцию. Поволжье стало главным центром изготовления такой мебели. Целью кустарных мастеров было воспроизвести облик этих стульев подручными методами. Первую дюжину стульев изготовили братья Арискины. Начав с поисков веток, естественным образом изогнутых, они пришли к выводу о необходимости распаривания древесины. Соединительные болты изготовил местный кузнец, а сидения были сплетены из лыка. Вскоре широко распространилось кустарное производство таких стульев, дерево для которых распаривалось в домашних печах. Из этого центра на рынок стали поступать тысячи венских стульев. При этом характерный для тонетовской мебели бук, за неимением достаточного количества этой породы древесины, стали заменять липой, рябиной, дубовыми ветками и другими местными материалами.

Так венская мебель наиболее наглядно отразила тот метод, которым руководствовались народные мастера: не только воспроизводить, но и интерпретировать формы больших стилей, сообразуясь при этом с историческим и личным опытом и народными традициями и практическими возможностями. Результатом такого объединения нового с многовековым опытом часто становились замечательные произведения, отмеченные яркой индивидуальной печатью создавшего их мастера.